пронежность. гвоздем в либидо - чушъ

– Прости, прости Жанна, наверное гормоны взыграли. Конечно же ты права, я это так, по глупости своей природной, из зависти к твоему таланту.

Жанна нехорошо щурится и с достоинством хозяйки борделя продолжает:

– С сексом у меня никогда не было проблем. Но истинное удовольствие я получаю только от живописи.

Анька хохочет:

– Ага, кисточкой по клитору, – и бьет себя по губам, – плохой, плохой гормон. Прости, прости, Жанна, у меня истерика, что взять с беременной дуры?

Жанна кисло улыбается, покидает место трапезы и подходит к окошку. Анька доливает себе кофе и собирается быть выгнанной вон.

– Так ты считаешь я плохой художник? – Жанна оборачивается и глаза ее подозрительно блестят.

Анька медлит, решая казнить или помиловать.

– Я считаю, – в тон отвечает Анька, – ты хорошая художница.

– А в чем разница?

– Художницы – приукрашивают, – рубит с плеча Анька, – малюют красивости всякие, несуразности милые и тащатся… Им не нужна правда… художницам нужна публика… И пусть у тебя огромный член, но если твое искусство ради признания, ты, бля, законченная художница!

Жанна тяжело дышит, вспоминая любимого Ренуара, который кисточкой ласкал холсты и был богат… непризнанных при жизни Модильяни и Ван Гога, но и они нынче обожаемы публикой… даже учитель любимый наставлял из дерьма житейского делать конфетки театральные и был народным артистом, а что говорить о классиках, которые дворянских кровей, но прекрасное в банальном искали и умели показать! А тех, которые за правду Жанна и не упомнит. Может передвижники? Так и они не голодали. Гиперреалисты? … тоже ради славы… Скорее всего китайцы какие-нибудь, которые водой по асфальту… до первых лучей солнца… И в чем смысл такого искусства? Кому от него хорошо? И Жанна глубоко вздохнула и ехидно уставилась на Аньку:

– А художники, значит, режут правду матку? И чего ради, дорогая Анна?

Анька побледнела, вскочила из-за стола и хрипит:

– Когда ты меня нарисуешь, дорогая Жанна, я скажу.

– О, теперь меня перевели в художники! Спасибо! – Жанна не скрывает своего презрения.

– Нет! – визжит Анька и бешено мотает башкой. – Потому что как ни пытайся, ты не сможешь приукрасить меня!

Наступила тишина. Две женщины с ненавистью смотрят друг на друга. Наконец, Жанна опускает взгляд и возвращается к столику, берет свою чашечку и делает несколько глотков.

– Остыл… Не люблю холодный кофе, – и смотрит игриво на Аньку. – Кофе люблю горячий, а мужчин – страстных. Майкл не в моем вкусе.

Анька тоже села, с нескрываемым удовольствием допила свой кофе и перевернула чашечку вверх дном.

– А я обожаю холодный кофе, – говорит, наблюдая за собирающейся на блюдечке коричневой лужицей. – И вообще мороз люблю… чтобы до костей… наверно я холодная девушка, если ты понимаешь. А кто отец ребенка моего не знаю. Их там было не меньше десятка… потому что в одиночку меня не удовлетворить.

Жанна нежно смотрит на Аньку и говорит совсем как ее мама.

– Кажется я уловила твою суть, Анна.

– Ага, сучка фригидная, – устало соглашается Анька.

Жанна снисходительно улыбается, берет Анькину чашечку и разглядывает замысловатые узоры. Гадать по кофейной гуще Жанну никто не учил, но ее учили видеть проявление закономерного в случайном, а еще врожденное художественное чутье заставило Жанну вздрогнуть. Она даже не поняла, что произошло, просто жуткий холод опалил ее пальцы и сознание. Она подняла на Аньку испуганные глаза и сказала самой себе, нежели кому-то еще.

– Ты – девочка война.

Аньку передернуло.

– Девочка-война? И как ты меня нарисуешь? Голой с черными крыльями?

Жанна поставила чашечку обратно и вздохнула с облегчением: Анька больше не казалась ей мифическим существом.

– В манере Эль Греко.

Анька решила, что с нее на сегодня хватит, пора уже домой, к мамочке, на свой диванчик, нажраться до усрачки и вскрыть вены, и прибегла к приему, который срабатывал даже с Женькой.

– А Майкла своего в манере Захер Мазоха писала?

Жанна дружелюбно улыбнулась, взяла Анькины сигареты и закурила, лихо втягивая дым носом.

– А насчет Майкла ты права. Я слишком люблю его. А любовь мешает искусству. Если бы я была девочкой как ты, я бы предпочла Майкла. А сейчас для меня искусство важнее. При том что запах разбавителя меня просто убивает.

Анька удивленно уставилась на Жанну.

– Да, настоящее искусство смертельно, – с готовностью соглашается она, – А как ты думаешь, Жанна, жизнь отдельно взятого человека может быть искусством? Моя скажем.

Жанна с сигаретой в зубах уже раскладывает мольберт, перебирает кисточки и кидает через плечо:

– Если у тебя найдутся ценители, то почему нет?

Анька зачарованно наблюдает за Жанной:

– Не, я о настоящем искусстве, где главным ценителем является бородатый дядька на облаке.

Жанна смеется, выдавливая краски:

– Тогда придется писать с тебя иконы, а я не умею. Мой друг, Ленечка Дефур, умеет, хочешь познакомлю? А лучше познакомлю тебя с Майклом.

Анька затрепетала:

– Не в моем положении знакомиться с мальчиками.

А Жанна уже делает набросок.

– Может вы полюбите друг друга.

Анька в ярости: надо же, она одной ногой в могиле, а ей жениха сватают. И пусть этот Майкл самый лучший, пусть даже он тот избранный, от которого Анька должна зачать сверхчеловека, но не так же банально! Где игра случая и нулевая альтернатива? Где страдание? Где, наконец, ужас, надежда, сажа и белила?

– Нет. Я определенно не люблю мальчиков, – бормочет Анька.

– Чем же они тебе не угодили?

– А что в них хорошего?

– Ты меня спрашиваешь? – Жанна даже выронила из рук уголек, – По крайней мере они еще верят в хорошее, доброе, светлое.

Анька была бы рада согласиться с Жанной, если бы не чертова натура:

– И всякой неглупой бабе предстоит спустить их с небес на землю. А мне это надо? Нет, уж лучше строить отношения с мужиками, они-то знают, чего хотят, поставят тебя раком и отымеют по полной. И все довольны. А мальчики эти смотрят на тебя как на чудо природы и ждут соответствующих поступков. А я не чудо, я такое же чмо только с дыркой промеж ног… и ломать целки никому не собираюсь.

Жанна ошалело смотрит на Аньку:

– У мальчиков нет целки, – на полном серьезе говорит она.

– Целка есть у всех, и ты это знаешь, – зевает Анька.

Жанна, подумав, кивнула.

– Но мальчики должны стать мужчинами…

– Да ради бога, только при чем тут я? – перебила Анька, сжимая кулачки, – вот раньше был один на всю деревню каменный член, на которых сажали девственниц, так и с мальчиками, пусть их мужанием занимаются шлюхи, каменные или живые, мне без разницы.

– Ну да, – притворно вздохнула Жанна, – если ты не девственница, то непременно шлюха.

– Ну что ты, Жанна, – не менее притворно вздыхает Анька, – бывают еще бабы, бабищи, бабенки… лесбиянки, наконец.

– А Женщины? Их есть в твоей системе?

Анька строго посмотрела на Жанну:

– Теоретически они должны быть, ага, как недостающее звено в эволюции человека, но прямых доказательств нет.

– Ну это ни в какие ворота не лезет, – возмутилась Жанна. – Столько примеров знает история…

– Так ведь все дело в том, кто сломал тебе целку, Жанна. Если мужик, то хоть крылья себе приделай, но останешься бабой.

– А если мужчина?

– Ага, бесконечная регрессия, шняга из серии что раньше, курица или яйцо. Мужчину сделала Женщина, которую сделал Мужчина, которого… и так… до Адама с Евой… а там уже… зоофилия с инцестом.

Жанна вздохнула:

– Слишком сложно, Анна, не находишь? Правда всегда проста…

Анька пожимает плечами:

– Чья-нибудь, но не моя.

Жанна некоторое время молчит, а потом робко интересуется:

– А если мальчик… испортит девочку?

Анька отмахнулась:

– Да не заморачивайся, Жанна. Мальчики, девочки – это не про нас. Пусть мы с тобой бабы, но ого-го какие!

Жанна с каменным лицом ждет. С Анькиного лица сползает дурашливая улыбка.

– А если серьезно, Жанна… у тебя был секс с женщиной? – Жанна выкатила глаза и Анька засмеялась, – вот-вот, так и с мальчиком… кроме чудесной палочки у него еще что-то должно быть такое, чего в тебе нет по определению. И если ты скажешь, что это яйца, то рожай и оставайся навсегда бабой. И я придушу тебя, Жанна, если ты скажешь, что это мужество. У любой залетевшей малолетки мужества больше, чем у законченного героя. – Анька запнулась, испуганно посмотрела на Жанну и добавила не так уверенно, – И вообще, жизнь – дерьмо…

Жанна отвела взгляд и сделала вид, что поглощена подготовкой к работе: перебирает кисточки, смотрит то на холст, то поверх Аньки, и хмурится, затем хватает какую-то коробку с подоконника, подходит, чеканя шаг, к бледнеющей Аньке, и прикладывает к ее лицу разноцветные лоскутки. Анька часто-часто моргает и, уразумев, что все дело в цветовом решении Анькиной проблемы, вздыхает с облегчением и делает вид, что сама серость, все еще ожидая оплеухи, но Жанна уже накидывает на Аньку траурный палантин и сосредоточенно молчит.